Ядерный потолок

Новый договор СНВ мог бы стать важнейшим средством поддержания российского потенциала сдерживания на уровне разумной достаточности на основе паритета с США и стратегической стабильности. В ходе продолжающегося уже более полугода острого кризиса на Украине и вокруг нее Россия, США, другие страны НАТО, как и сама Украина, на официальном уровне осторожно обходят стороной тему ядерного оружия и ядерного сдерживания (если не считать просочившегося в печать глупого и безответственного высказывания по этому вопросу Юлии Тимошенко от 24 марта сего года).

Но подспудно ядерная материя и стратегия присутствуют как своеобразный фон текущих драматических событий. Не вдаваясь в историю отношений России с США и их союзниками в последние десятилетия, как и в особенности текущего кризиса, остановимся на роли, которую играет в современной ситуации ядерное сдерживание, и на том, как может на нем сказаться новое противостояние России и Запада.

Ядерное сдерживание в теории и на практике

Прежде всего, можно высказать мысль, что ядерное сдерживание – это изобретение политологов начала 50-х годов (в первую очередь американских авторов Бернарда Броуди и Генри Киссинджера), которое потом подхватили политики, а вслед за ними и военные.

Исторически государства всегда предназначали свои армии главным образом для применения в войнах. А готовность к такому применению нередко сама по себе побочно служила средством политического давления на противника с целью принудить его что-то сделать или воздержаться от каких-то действий (еще на средневековых пушках писали: «Последний довод короля»). Тут концепция сдерживания ничего принципиально нового не добавила, разве что в свете катастрофических последствий ядерной войны намного усилила роль второго, косвенного способа использования ядерного оружия (ЯО).

Вместе с тем нужно подчеркнуть, что на самом деле за 70-летнюю историю ядерного оружия никогда ни одна система и ни одна его единица не были созданы или приняты на вооружение абстрактно для целей сдерживания. Эти средства всегда создавались и развертывались для выполнения конкретных боевых задач и поражения определенных целей согласно реальным оперативным планам ведения ядерной войны.

Присутствовала и обратная диалектическая связь: разработка новых типов ядерных боеприпасов и их носителей генерировала новые планы их применения или более эффективные пути выполнения прежних боевых задач. Исключением явилась, пожалуй, только хрущевская «Кузькина мать» – авиабомба в 58 МТ, испытанная в 1961 году с целью испугать весь мир, но не принятая на вооружение из-за огромных весогабаритных характеристик (эту бомбу не мог вместить в отсек ни один советский бомбардировщик, не говоря уже о боевой ступени ракеты).

В этом состоит фундаментальный парадокс ядерного оружия: теоретически оно создается и содержится для сдерживания, но практически всегда служит конкретным задачам ведения войны. Выполнение этих задач нередко предполагает такие способы применения ЯО, которые делают ядерную войну более вероятной, то есть подрывает ядерное сдерживание, во всяком случае во взаимном формате.

Это относится, например, к концепциям первого удара для предотвращения поражения в обычной войне своей страны или ее союзников, а также упреждающего или ответно-встречного применения с целью избежать разоружающего удара противника (что увеличивает опасность войны из-за ложной тревоги, особенно в обстановке международного кризиса, когда ядерные силы приводятся в повышенную боеготовность). Еще больше это справедливо для оперативно-тактического ядерного оружия, которое нацелено на выполнение боевых задач на театре военных действий и в основном предполагает применение первыми для предотвращения поражения в обычной войне.

Реально все нынешние девять ядерных государств с той или иной степенью открытости предусматривают в своих военных доктринах первое применение ЯО. Исключение составляет только Китай, безоговорочно отказавшийся от первого применения ядерного оружия. Но и в китайском случае многие специалисты высказывают мнение, что ввиду недостаточной эффективности и живучести китайских ядерных сил и информационно-управляющих систем Китай, в отличие от России и США, не имеет гарантированного потенциала ответного или ответно-встречного удара.

Поэтому предполагается, что и КНР на деле планирует упреждающий удар в условиях высокой вероятности ядерного нападения. Таким образом, взаимное ядерное сдерживание диалектически содержит в себе семена собственного срыва и тем самым служит запалом развязывание ядерной войны.

За годы холодной войны были накоплены колоссальные арсеналы ядерного оружия. По экспертным оценкам, максимальная суммарная мощь ядерных потенциалов мира была достигнута в 1974 году – 25 000 МТ – в 1,6 миллиона раз больше мощи атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму в августе 1945-го. А по количеству ЯО пик был достигнут в 1985 году – 68 000 боезарядов в развернутых силах.

Этот чудовищный потенциал, безусловно, намного превышал любые сколько-нибудь рациональные критерии применения оружия для поражения населения и материальных ценностей противника. Однако мощным стимулом наращивания ядерных арсеналов было стремление поддерживать возможность преодоления оборонительных систем, а также обрести возможность нанесения разоружающего удара по стратегическим и оперативно-тактическим силам другой стороны (или хотя бы по их наземным компонентам). Первая задача успешно выполнялась, но вторая после середины 60-х годов так и осталась недостижимой – ни для США, ни для СССР. Это положение сохраняется сейчас и останется на обозримый период будущего.

За два десятилетия после окончания холодной войны запасы ядерного оружия в количественном отношении сократились почти на порядок – как в рамках договоров между Россией и США, так и за счет односторонних мер этих держав (а также Британии и Франции). Однако число стран – обладательниц ЯО увеличилось с семи до девяти (в дополнение к «ядерной пятерке» и Израилю ядерное оружие создали Индия, Пакистан и КНДР, а ЮАР отказалась от него).

Тем не менее, общая мощь нынешних ядерных арсеналов остается примерно на уровне 70 000 условных «хиросим», а суммарное количество близко к 10 000 единиц, свыше 90% из которых принадлежат США и России. Тем самым отмеченный выше дуализм ядерного сдерживания как инструмента предотвращения войны и одновременно спускового крючка ее развязывания тоже сохраняется. Заставший всех врасплох украинский кризис вновь об этом напомнил, когда вероятность прямого вооруженного столкновения России и НАТО вернулась в обсуждение сценариев реальной политики.

Идеология ядерного разоружения

На протяжении 90-х годов и двух третей первого десятилетия нового века великие державы исходили из того, что холодная война безвозвратно ушла в прошлое и мир идет по пути глобализации и интеграции, в том числе в сфере безопасности. Конечно, миропорядок тех лет далеко не во всем устраивал Россию и другие страны, особенно в той его части, в которой США пытались реализовать доктрину однополярного мира под своим руководством. Но при всех разногласиях в отношениях ведущих держав все-таки преобладало экономическое и военно-политическое сотрудничество, а не соперничество.

В этот период были заключены важнейшие соглашения по контролю над ядерными и обычными вооружениями, нераспространению и ликвидации оружия массового уничтожения. Последним из них стал новый Договор СНВ от 2010 года. Велись переговоры о совместном развитии систем ПРО. Добровольно или с применением силы лишились ядерного оружия или военных ядерных программ девять стран (Ирак, Ливия, Сирия, ЮАР, Украина, Казахстан, Белоруссия, Бразилия, Аргентина).

Более 40 государств присоединилось к Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), включая две ядерные державы (Франция и КНР). В 1995 году ДНЯО стал бессрочным и самым универсальным международным документом (помимо Устава ООН) – за его пределами стоят всего четыре страны мира.

Указанные тенденции предполагали наряду с поэтапным сокращением ядерных вооружений и подключением к процессу третьих ядерных государств постепенное упразднение взаимного ядерного сдерживания как основы военно-стратегических отношений США/НАТО, России и Китая. Сам факт переговоров о совместном развитии систем ПРО подразумевал коренное изменение стратегических отношений России и США, хотя переговорщики, видимо, не вполне это осознавали. Продолжать нацеливать друг на друга тысячи ядерных боеголовок и в то же время сотрудничать в строительстве столь совершенной, дорогостоящей и жизненно важной системы, как американская ПРО или российская ВКО, было бы невозможно ни в политическом, ни в военно-техническом отношении.

Из этого следовал вывод, что сдерживание стало анахронизмом, эффективным средством от наименее вероятных опасностей, к которым относятся преднамеренное ядерное нападение или широкомасштабная агрессия с использованием обычных вооружений великих держав и их союзов друг против друга. Одновременно ядерное сдерживание оказалось совершенно бесполезным в борьбе с новыми, реальными угрозами, такими как распространение ЯО, международный терроризм, этнические и религиозные конфликты и их последствия, потоки наркотиков, трансграничная преступность и пр.

Все эти соображения в принципе остаются совершенно обоснованными и сейчас. Изменилось другое: украинский кризис надолго разрушил надежды на расширение сотрудничества России и Запада в сфере безопасности. Парадокс между ядерным сдерживанием и сотрудничеством на настоящий момент разрешился сам собой:

— переговоры по ПРО полностью провалены;
— взаимное ядерное сдерживание осталось и может подняться на более высокий уровень потенциалов;
— холодная война во многих своих проявлениях вернулась в отношения сторон.

Теперь все логично, диалектических противоречий больше нет. Теми или иными аспектами мир вернулся в период до середины 80-х годов, а то и раньше – в начало XX века или XIX столетие геополитического соперничества и территориальных приобретений.

Не секрет, что в России (как, впрочем, и за рубежом) многие приветствуют наступивший в мире раскол и конфронтацию. Они истосковались по простому «черно-белому» миру холодной войны, ассоциируя с ним былое лидирующее положение своей страны, ее патриотический подъем и героические свершения в геополитическом соперничестве и гонке вооружений с США.

Однако зачастую те в России, кто работал в годы холодной войны, и тем более те, кто пришел в политику после нее, подменяют реальность историческими мифами и сожалеют об утерянном «миропорядке», который на деле был балансированием на грани всеобщей гибели и стоил стране огромных жертв и разрушительных материальных издержек. Более того, новая холодная война, если ее не предотвратить, будет совершенно непохожей на прежнюю и в чем-то даже хуже нее.

Новая холодная война?

Авторитетный ветеран американской политологии Роберт Легволд, который симпатизирует России и сожалеет по поводу текущего кризиса, подчеркивает: «Хотя новая Холодная Война будет основательно отличаться от первоначальной, она будет крайне разрушительна. В отличие от прежней новая не охватит всю глобальную систему. Мир более не биполярен, крупные регионы и ключевые игроки, как Китай и Индия, будут избегать вовлечения… И все же новая Холодная Война скажется на всех сколько-нибудь важных аспектах международной системы».

Среди вопросов, по которым будет прервано сотрудничество и ослаблена международная безопасность, Легволд выделяет диалог по системе евроПРО, разработку энергетических ресурсов Арктики, реформу ООН, МВФ и ОБСЕ, урегулирование локальных конфликтов на постсоветском пространстве и вне его. К этому списку можно добавить взаимодействие в борьбе с распространением ОМУ и его носителей, международным терроризмом и оборотом наркотиков, противоборство с исламским экстремизмом – главной общей угрозой глобального и трансграничного характера для России и Запада, о которой напомнило недавнее наступление исламистов в Ираке.

В исключительно сложной и динамичной системе нынешних международных отношений позиция России вызывает немалое беспокойство. Отношения России с США и Евросоюзом хуже, чем у них с Китаем и тем более между собой. Это объективно открывает для них возможность усиления давления на Москву. С США и их союзниками в Европе и на Тихом океане надолго вбит клин – пусть и с разной степенью жесткости. Над российской Сибирью и Дальним Востоком нависает гигантский Китай, дружить с которым можно лишь на его условиях. С юга к России примыкают некоторые неустойчивые государства, которым все больше угрожает исламский экстремизм.

В европейской части соседи представлены, мягко выражаясь, не вполне дружественными странами в лице Азербайджана, Грузии, Украины, Молдавии, Польши, Балтии, не очень предсказуемыми партнерами (Белоруссия) и геополитически изолированными союзниками (Армения). Конечно, несмотря на новую американскую политику сдерживания, России с ее масштабом, энергоресурсами и военным потенциалом не грозит международная изоляция или прямая вооруженная агрессия извне. Но Советскому Союзу к 1991 году ничто из этого тоже не угрожало, причем он был намного больше по территории и населению, крупнее по объему ВВП и военного потенциала, имел закрытые границы и гораздо меньше зависел от мировых цен на нефть и газ.

Цена паритета

В ходе украинского кризиса ядерное сдерживание стоит за кулисами событий. Правда, Россия проводила масштабные учения стратегических сил с пусками ракет, а США перебросили несколько тяжелых бомбардировщиков В-2А в Европу. Однако никакими прямыми ядерными угрозами в отличие от времен холодной войны стороны не обменивались. Тем не менее, как фон отношений ядерное сдерживание, скорее всего, оказывало влияние. Это выразилось, в частности, в заявлениях США и НАТО об отсутствии у них намерений военного вмешательства или передачи вооружений Украине.

Упразднение без особых пояснений и формальных процедур Будапештского меморандума 1994 года (о выводе ЯО из Украины в обмен на гарантии ее территориальной целостности) не повлекло серьезных заявок Киева на обретение ядерного оружия и тем более подталкивания его к этому со стороны Запада.

В то же время реакция Вашингтона на украинские события и поза свертывания сотрудничества с Москвой, вероятно, была бы заметно менее жесткой, если бы между Россией и США вместо нынешнего тупика шли интенсивные переговоры о дальнейшем сокращении ядерных вооружений, которое ограничивало бы не только американские, но и российские силы после 2020 года. Новый Договор СНВ от 2010 года интересует США лишь в плане мер контроля и предсказуемости, но не с точки зрения сокращения российских стратегических средств. В плане сокращений стратегические силы России уже оказались ниже потолков договора из-за массового вывода из боевого состава устаревших систем и относительно скромного темпа ввода в строй новых наземных и морских ракет и подводных лодок.

В 2012 году Владимир Путин довольно детально обнародовал программу модернизации российских стратегических сил, согласно которой до 2020-го на вооружение должны поступить 400 современных межконтинентальных баллистических ракет, то есть в среднем по 44–45 ракет ежегодно. Между тем в настоящее время развертывается в разы меньше (на 2014 год намечено принять на вооружение 22 стратегические ракеты). А в будущем нагрузка на ресурсы многократно увеличится из-за возврата к многотипности программ и систем вооружений – возрождается традиция, которая в прошлом явилась одним из главных факторов истощения СССР.

В настоящее время одновременно в разных стадиях разработки, испытаний, производства и развертывания находится уже шесть типов наземных МБР и БРПЛ. Это наземные МБР «Ярс», новая легкая ракетная система «Рубеж» (которая испытывалась на межконтинентальную и среднюю дальность), новая тяжелая ракета шахтного базирования «Сармат» на смену «Воеводе» (РС-20), а также недавно предложенная Министерством обороны новая МБР железнодорожного базирования.

На флоте продолжается производство морских ракет «Синева»/«Лайнер» для прежних подводных лодок (проекта 667 БДРМ) и развертываются БРПЛ «Булава-30» для новых подводных ракетоносцев проекта 955 «Борей» (головной крейсер «Юрий Долгорукий»). Вдобавок к трем таким уже построенным РПКСН к 2020 году предстоит ввести в строй еще пять – практически по одному ежегодно.

На период после 2020 года намечено принятие нового типа тяжелых бомбардировщиков (ПАК ДА) и к ним крылатых ракет Х-101/102 двойного назначения. Вся программа обновления СЯС обойдется в сотни миллиардов или триллионы рублей и потребует крайнего напряжения от бюджета, оборонной промышленности, науки и техники России. Заметим, что эти грандиозные мероприятия будут проводиться в условиях начавшейся экономической стагнации, а может быть, и спада и растущего бюджетного дефицита.

При нынешней политической напряженности неизбежно ускорение гонки вооружений России и США, особенно в сферах высоких технологий: информационно-управляющие системы, высокоточные неядерные оборонительные и наступательные вооружения, ракетно-планирующие и, возможно, частично орбитальные средства. Это соревнование едва ли сравнится с масштабом и темпами гонки ядерных и обычных вооружений времен холодной войны, прежде всего по причине ограниченности экономических ресурсов ведущих держав и союзов.

Вместе с тем в такой обстановке практически неизбежен тупик на переговорах по контролю над вооружениями и весьма вероятен распад существующей системы ограничения и нераспространения вооружений (прежде всего Договор РСМД от 1987 года, возможно, новый Договор СНВ от 2010 года и даже ДНЯО).

Выдвижение ядерного сдерживания снова на передний план мировой политики если не подстегнет, то во всяком случае создаст благоприятный фон для дальнейшего распространения ЯО. Оно не влечет автоматического воспроизводства взаимного ядерного сдерживания и стратегической стабильности на региональном уровне. Отработанный за десятилетия механизм сохранения стратегической стабильности в рамках взаимного ядерного сдерживания СССР (России) и США отсутствует на региональном уровне во взаимоотношениях между новыми ядерными государствами.

Дальнейшее распространение ядерного оружия рано или поздно неизбежно предоставит доступ к нему международному терроризму. Большинство возможных новых стран – обладательниц ЯО расположено вблизи границ России. А террористы считают ее таким же врагом, каким видят страны Запада, и рассчитывают легко преодолевать российские южные границы и опираться на подпольных исламистов на Северном Кавказе и в других российских регионах.

Как косвенно показал украинский кризис, ЯО все еще выполняет определенную сдерживающую роль, когда между великими державами случаются кризисы. Но это вовсе не означает, что чем этого оружия больше по количеству и разнообразию, тем крепче безопасность страны, хотя многие российские политики, чиновники и военные, наверное, именно так и думают.

В военном плане многотипность программ и систем вооружения ведет к распылению ресурсов, снижению качества, сокращению серий производства и удорожанию образцов оружия, резкому росту затрат на инфраструктуру, тыловое обеспечение и обучение личного состава и в результате – к снижению общей военной эффективности стратегического потенциала. Это выражается, например, в сокращении количественных уровней СЯС ниже потолков нового Договора СНВ (от 2010 года), снижении их живучести и боеготовности, а значит – влечет ослабление сдерживающего потенциала и даже статусной роли.

В сумме непосредственно военная безопасность страны (не говоря уже о ее общем благосостоянии) будет нести ущерб от нарастающего вала ракетно-ядерных программ, который приводит в восторг всех записных патриотов. Ведь при этом отрываются средства от других, более насущных оборонных нужд, начиная с информационно-управляющих систем и высокоточного оружия и кончая боевой подготовкой войск, материальным уровнем и качеством личного состава.

Если бы удалось сэкономить на обновлении стратегических сил, которым, как нужно надеяться, никогда не предстоит реально воевать (в этом состоит смысл ядерного сдерживания), то можно было бы выделить больше средств на другие военные цели. Легче всего сэкономить, не теряя при этом стратегический паритет, стабильность и статус, за счет следующего соглашения СНВ (и одновременно через сокращение многотипности дублирующих друг друга систем оружия).

Более того, с учетом перспективы объективного сокращения уровней стратегических ядерных сил (СЯС) России ниже потолков московского договора 2010 года следующий Договор СНВ мог бы стать важнейшим средством поддержания российского потенциала сдерживания на уровне разумной достаточности на основе паритета с США и стратегической стабильности. Возможно, в политической элите присутствует обманчивое ощущение, что переговоры и новые соглашения будут ослаблять ядерный имидж России. Но на деле как раз наоборот: без взаимных договорных сокращений Москва будет в одностороннем порядке утрачивать паритет с США и внушительность своего ядерного потенциала.

Что касается Соединенных Штатов, то после 2020 года они вслед за Россией начнут цикл обновления своей стратегической триады. С начала следующего десятилетия будет развертываться новый бомбардировщик, после 2030-го – очередное поколение наземных МБР, а затем – новая морская ракетная система на смену подводным лодкам и ракетам «Трайдент».

Отметим, что скупые американцы, военный бюджет которых в семь-восемь раз больше российского, неплохо умеют считать деньги (чему, не в пример российской Государственной думе и верноподданным экспертам в Америке, способствуют оппозиционный конгресс и независимые научные центры). Они не могут позволить себе создавать больше одного типа систем оружия, выбираемого на конкурентной основе из заявок различных военных корпораций, для обновления каждого элемента своей стратегической триады. Зато они делают упор на качество, информационно-управляющие системы, перспективные высокоточные оборонительные и наступательные стратегические вооружения в обычном оснащении.

Тем не менее, на весь цикл, по предварительным расчетам, в течение двадцати с лишним лет придется затратить более 900 млрд. долларов. При огромном бюджетном дефиците и государственном долге Вашингтон должен быть заинтересован в экономии, в том числе за счет стратегических программ. И новое соглашение СНВ как раз могло бы этому помочь, поскольку текущий Договор СНВ истечет в 2020-м.

Кстати сказать, России не должно быть безразлично, какие масштабы примет модернизация американских СЯС и какие системы придут на смену нынешним. Весьма странно, что сегодняшние российские эксперты, акцентирующие роль ядерного сдерживания, относятся к ядерным вооружениям РФ, как будто они существуют в вакууме, вроде некоего самодостаточного объекта или предмета пиар-акций. Между тем их реальная роль в обеспечении безопасности определяется общим состоянием стратегического баланса России и других держав. Именно от этого зависят стоимость поддержания паритета, живучесть российских сил сдерживания при гипотетическом ядерном ударе, их возможность причинить «заданный уровень ущерба» – то есть совокупная стабильность стратегического баланса. Следующий договор мог бы сыграть в этом ощутимую роль.

Впрочем, появились признаки того, что США  тоже уходит с курса сокращения стратегических вооружений после того, как Москва летом 2013 года не проявила интереса к предложению Вашингтона заключить следующий договор о снижении потолка на боезаряды с 1550 до 1000 единиц. Тем более конфронтация вокруг Украины надолго закрепила это негативное отношение. Министр обороны США Чак Хейгель в своей речи перед личным составом стратегических подводных лодок на базе ВМС «Кингс Бэй» заявил, что войны в Ираке и Афганистане «отвлекли США от проблем стратегических ядерных сил» и впредь им следует уделять повышенное внимание. Вероятно, Вашингтон берет курс на обновление своей стратегической ядерной триады в условиях отсутствия нового договора после 2020 года и полной свободы рук.

Складывается впечатление, что новое поколение российских политиков и специалистов верит, будто история начинается с них, а прошлого они не знают или не придают ему значения. Между тем почти полувековая летопись переговоров двух держав по стратегическим вооружениям свидетельствует: стороны периодически менялись местами как в проявлении интереса к этой проблеме в целом, так и в отношении к ограничению конкретных систем оружия.

Напомним, что еще в прошлом десятилетии Москва стремилась к новому Договору по СНВ, но администрация Джорджа Буша была к этому безразлична. Ныне ситуация обратная. Вполне вероятно, что в ближайшие годы она снова переменится, хотя позиции России будут, видимо, объективно слабее, чем сейчас. Станут ясны итоги выполнения ее программы вооружения до 2020 года и общее состояние экономики, а США выйдут из экономического кризиса и приступят к очередному циклу перевооружения своих стратегических сил.

Так или иначе, придется оставить на очень отдаленное время мечты одних и страхи других, связанные с идеей полного ядерного разоружения. В обозримом будущем, если удастся урегулировать украинский кризис на взаимоприемлемой основе, есть все резоны как можно быстрее договориться о следующем, девятом по счету после 1972 года соглашении об ограничении ядерных вооружений. Как говорится, никакой романтики – «бизнес, как обычно».

Но если для этого откроется политическое «окно возможностей», вряд ли можно будет просто начать там, где закончили в 2011-м. Новый Договор СНВ явился, видимо, последним соглашением, построенным на прежней концептуальной основе, прослужившей более 40 лет. Впредь придется пересматривать ее главные элементы:
— строгий количественный паритет;
— жесткое ограничение систем ПРО;
— отказ от учета нестратегических ядерных вооружений и стратегических систем в неядерном оснащении;
— вывод за скобки ядерных потенциалов третьих держав.

На стратегическую стабильность все сильнее влияют факторы, стоящие вне баланса СЯС, без учета которых будет невозможно сокращать и ограничивать наступательные ядерные вооружения большой дальности: системы ПРО, стратегические вооружения в обычном оснащении, нестратегическое ЯО и роль ядерных потенциалов третьих держав. Решение этих и сопряженных проблем на основе новой, пока еще не разработанной концептуальной схемы станет более важным условием достижения новых договоров, чем те или иные вопросы, непосредственно относящиеся к балансу стратегических ядерных вооружений.

/Алексей Арбатов, академик РАН, доктор исторических наук, vpk-news.ru/