Строим флот: ошибочные идеи, неправильные концепции

В военно-морском деле существует ряд идей, концепций и теорий, которые настолько давно и прочно въелись в сознание людей, что воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, почти аксиомы, не требующие ни объяснений, ни доказательств. Но фактически это ошибки, которые могут стоить очень дорого, если, отталкиваясь от них, начинают приниматься важные решения. Необходимо разобрать их и исключить из того набора правил, которыми нашей стране стоит руководствоваться в военно-морском строительстве.

1. Ядерное оружие как страховка от нападения и «уравнитель шансов»

В отечественной военной теории длительное время присутствовала, да и сейчас упоминается теория так называемой ядерной деэскалации. Смысл её вкратце в том, что при осознании невозможности выйти из неядерной войны без поражения Россия может прибегнуть к ограниченному по масштабам разовому применению ядерного оружия, чтобы «осадить» нападающего и склонить его к прекращению боевых действий.

Отечественными военными специалистами рассматривались различные варианты такого применения – от удара по пустым районам в море в демонстрационных целях, до ограниченного ядерного удара по неядерным союзникам ядерного агрессора.

Применительно к войне на море одной из возможных разновидностей таких действий является нанесение ограниченных ядерных ударов по военно-морским группировкам противника.

Однако необходимо понимать следующее. Применение ядерного оружия влечёт за собой массу негативных последствий даже без учёта ответных ходов противника. Среди них:

а) подрыв репутации атакующего и его политических позиций в мире, причём подрыв очень серьёзный, сравнимый по последствиям с проигранной войной;

б) необходимость проводить эскалацию ещё выше, если противник, против которого применено ядерное оружие, не сдаётся. Эскалация будет невозможна без уничтожения мирного населения противника, причём в данном случае – безответного. Впоследствии возможен серьёзный моральный кризис у общества в будущем вплоть до появления «комплекса вины» аналогичного тому, который некоторые жители Европы испытывают по отношению к представителям некогда колонизированных европейцами народов;

в) противник, по которому нанесён ядерный удар, может посчитать себя вправе прибегнуть к таким методам войны, к которым он в противном случае не прибегнул бы. Например, к применению боевых штаммов на территории атакующего, или широкомасштабному оснащению террористических группировок такими видами оружия, как ПЗРК; спонсирование, поддержка и использование терроризма в значительных масштабах, различные формы ударов по объектам ядерной энергетики и так далее. 

Нужно понимать важную вещь: другие культуры имеют свои представления о допустимом и недопустимом, и они не совпадают с нашими. Также отличаются и понятия о неприемлемом и приемлемом ущербах. Другие люди думают не так, как мы. Им кажется логичным и самоочевидным не то же самое, что и нам и не так, как нам.

Всё вышеперечисленное верно для ядерного удара по неядерной стране. В случае, если атакованный противник тоже имеет ядерное оружие, то ситуация меняется кардинальным образом. Понеся потери от ядерного оружия, противник вполне может прибегнуть к ответному ядерному удару. Причём, что для многих отечественных теоретиков неочевидно – необязательно «симметричному» удару.

В «Морской стратегии» США в 80-х годах дословно указывалось, что в ответ на применение СССР ядерного оружия против сил США в море, ответный ядерный удар США не обязательно будет ограничен морем. Таким образом, американцы, после первого же применения ядерного оружия против своих кораблей, на полном серьёзе считали себя вправе наносить ответные ядерные удары по советской территории.

Сейчас ситуация не изменилась. В американских руководящих документах указывается, что идеи российских теоретиков об «останавливающем» эффекте от применения ядерного оружия ошибочны. Общепринятым мнением является то, что в ответ на ограниченное применение ядерного оружия против США или их союзников, США должны применить своё ядерное оружие против РФ, причём, в отличие от нас, американцы не видят разницы между ударом по кораблям, где есть только военный персонал, и ударом по наземным объектам, где есть и гражданские. Для них это равнозначно.

Таким образом, вероятность ответного ядерного удара при попытках «ядерной деэскалации» против ВМС ядерной страны с высочайшей (с случае с США – со 100%-ной) вероятностью приведёт к ответному ядерному удару, причём по территории РФ, с высокими сопутствующими потерями среди гражданского населения.

Значит ли это, что ядерное оружие неприменимо именно как оружие, а не как средство сдерживания? Нет, не значит, однако надо отдавать себе отчёт в цене его использования и быть готовым её заплатить. Применение ядерного оружия против неядерного противника может вместо его капитуляции вызвать асимметричную эскалацию конфликта с одновременным подведением РФ к необходимости применять ЯО уже и по территории противника, уничтожая, в том числе и его население. Такая победа может оказаться хуже поражения.

В случае с ударом по противнику, имеющему ядерное оружие, никакой деэскалации не будет абсолютно точно, а будет ядерная война, возможно сначала ограниченная, которую придётся вести, со всеми вытекающими из этого последствиями и рисками.

Также надо понимать, что само по себе ядерное оружие не останавливает как ядерные, так и неядерные страны от нападений. В 1950 году неядерный Китай атаковал войска ООН (считай США с союзниками) в Корее, американское ядерное оружие его не сдержало. В 1969 году ядерный уже на тот момент Китай атаковал ядерный СССР на границе, причём не раз.

В 1982 году неядерная Аргентина напала на ядерную Великобританию и захватила её заморское владение – Фолклендские острова. В 2008 году неядерная Грузия атаковала российские войска в Южной Осетии. Наличие у России ядерного оружия не стало сдерживающим фактором.

Напугать врага ядерными бомбами может не получиться. Нужно учитывать это в своём планировании.

2. «Малый» флот без «большого»

Теория «малого флота» существует намного более ста лет и смысл её сводится к следующему: теоретически возможно создать такие корабли, которые, будучи небольшими и недорогими, смогут, тем не менее, легко уничтожать большие и мощные корабли противника, или же вести войну на его коммуникациях за счёт превосходства в оружии или скрытности. В качестве таких кораблей изначально выступали миноносцы, потом торпедные катера и подлодки, затем они же и ракетные катера или разные виды малых ракетных корветов (как советские или российские МРК, например).

Эта теория никогда в полном объёме не подтвердилась на практике, но очень много раз провалилась. Существуют отдельные успешные эпизоды применения малых кораблей вооружённых торпедами в XIX веке, когда они наносили существенный ущерб большим боевым кораблям, а также примеры из двадцатого века – уничтожение эсминца «Эйлат» ВМС Израиля арабскими ракетными катерами в 1967 году и успешное применение индийских ракетных катеров против Пакистана в 1971 году.

Все эти малочисленные штучные примеры объединяет одно – они имели место тогда, когда оружие на малом корабле и поражённый им крупный корабль относились технологически к разным эпохам. В дальнейшем, «баланс» выравнивался и после этого у малых кораблей пропадали все шансы нанести крупным кораблям какой-либо ущерб, действуя самостоятельно.

Так было, например, в ходе операций ВМС и ВВС Ирана против иракского флота, так было в операциях ВМС США против ВМС Ливии в 1986 году и против ВМС Ирана в 1988. «Малые флоты» уничтожались в лучшем случае в течение часов, но иногда и в течение минут.

Также легко и без потерь весь иракский флот был уничтожен союзниками в 1991 году, и превосходство США в воздухе тут имело опосредованное значение, так как существенная и самая боеспособная часть боевых кораблей Ирака была уничтожена с помощью горстки британских вертолётов, стартовавших с полноценных боевых кораблей (см. статью «О роли вертолётов в войне на море»). Большой флот побил малый, как и неоднократно ранее.

Малый флот, действующий самостоятельно ВСЕГДА оказывался беспомощным против флота нормального, и его судьба всегда была очень печальна.

Значит ли это, что «лёгкие» силы на море не нужны вообще и никогда? Нет, не значит, но это «нишевое» средство. Стоит запомнить:

Лёгкие силы могут успешно выполнять свои боевые задачи только тогда, когда их поддерживают «тяжёлые» и обеспечивают их боевую устойчивость.

Примеры: миноносцы Того, которыми последний атаковал русский флот. Они не действовали сами по себе. Американские подлодки в Тихоокеанской войне, успех которых обеспечили надводные силы ВМС США, приковавшие к себе всё, что имел императорский флот Японии и не позволившие выделить на создание противолодочных сил никакие ресурсы.

Контрпримеров тоже не мало – советские и американские торпедные катера Второй мировой, не потопившие почти ничего, обе проигранных немецких подводных войны. Самостоятельно действующие «лёгкие» силы, хоть подводные, хоть надводные, хоть и могли нанести противнику какие-то потери, в случае с немецкими подлодками – большие потери, но в целом на ход войны повлиять не могли никогда.

В целом до того как «молодая школа» исковеркала развитие советского флота в 30-х годах, это понимание в нашем флоте присутствовало. Так, в тридцатых годах линкор в советском флоте виделся как средство придания боевой устойчивости лёгким силам. Аналогичные положения были в советских нормативных документах и после войны, а на лёгких крейсерах проекта 68бис даже предусматривались помещения и средства связи для командного пункта торпедных катеров.

Более того, тезис о том, что главная цель существования линейного флота это обеспечение действий крейсеров и лёгких сил высказывал ещё Джулиан Корбетт в своей знаменитой книге.

Такое применение лёгких сил может оказаться вполне эффективным. Так, МРК, атакующий конвой противника бессилен и против авиации, и против подводных лодок, но если он атакует из ордера в составе одного или нескольких БПК и крейсера, то его боевая устойчивость и способность воевать становятся совсем другими.

Или другой пример: малые противолодочные корабли вполне могут вытеснять из заданного района вражескую атомную подлодку, а неатомную просто уничтожить (да и атомную в теории смогли бы достать, если бы повезло), но против массированного удара палубной авиации КПУГ из четырёх-пяти таких кораблей будет смотреться очень бледно (вопрос успешного уклонения КПУГ от удара оставим «за скобками»).

Но всё меняется, если состоящая из них корабельная поисково-ударная группа (КПУГ) опирается на пару фрегатов с мощными системами ПВО – тогда успех воздушного налёта становится под вопрос, и в любом случае, полностью уничтожить корабельную группу самолёты не смогут, хотя потери остаются вполне вероятными. Эффективность противолодочных действий КПУГ тоже растёт в разы, вопервых потому, что на фрегатах есть противолодочные вертолёты, во-вторых потому, что у них есть мощные гидроакустические комплексы (в теории, по крайней мере, должны быть).

Из этого, правда вытекает следствие, которое любителям малых кораблей не понравится – большие корабли могут их заменять, если их численность позволяет выполнять боевую задачу. Или, образно выражаясь – флот из «лёгких» и «тяжёлых» сил может воевать очень хорошо, флот из только «тяжёлых» сил тоже может воевать, но не всегда оптимален и имеет меньшую численность, а флот только из «лёгких» сил вообще ничего толком не может.

«Малый» флот отдельно от «большого» бесполезен и как бы сильно не хватало денег, скатываться из экономии к строительству только лишь малых кораблей нельзя. Либо же они смогут выполнить хорошо только одну боевую задачу, например, прикрыть выходящие из баз подлодки (в случае с МПК), и всё. Но так войны не выигрываются. Всё вышесказанное не отменяет необходимости работы над такими малыми кораблями, как противолодочный корвет или тральщик-искатель мин.

3. «Зонтик ПВО»

Существует мнение, и его придерживаются многие военные профессионалы, о том, что можно, опираясь на береговые аэродромы, создать такую систему ПВО прибрежной зоны, в которой корабли могли бы действовать, будучи в относительной безопасности от средств воздушного нападения противника. Естественно, такая зона представляется именно прибрежной, «под берегом».

Сразу стоит отметить: отечественная военная наука видит эту систему обороны исключительно как сочетание средств радиолокационного наблюдения (предпочтительно самолёты ДРЛО) и истребительной авиации. Это вполне понятно и естественно, ведь наземным ЗРК не хватит дальности, даже если поставить их на урез воды (чего самого по себе не будет никогда).

Какова глубина подобной «самолётной» ПВО с точки зрения отечественных теоретиков?

Ещё в 1948 году, во время работ по определению облика будущих советских авианосцев (этим кораблям не суждено было появиться) комиссия под руководством контр-адмирала В.Ф. Чернышова определила, что без защиты со стороны палубной истребительной авиации, надводные боевые корабли смогут действовать не далее 300 километров от берега. Это было верно не для всех возможных ситуаций, но для ситуации, когда противник стоит «у ворот», и имеет палубную авиацию – более-менее правильно.

Тогда комиссия оперировала свежим опытом Второй Мировой, в основном американским, и тактико-техническими характеристиками самолётов и авиационных средств поражения того времени.

В конце 80-х годов цифры озвучивались уже другие. Так, в 1992 году в «Морском сборнике» вышла статья за авторством контр-адмирала в отставке Ф. Матвейчука, вице-адмирала в отставке В. Бабия и капитана 1-го ранга В. Потворова «Авианесущие корабли – элемент сбалансированного флота», где возможности ПВО построенной вокруг истребителей берегового базирования характеризовались следующим образом:

«Иногда высказывается мнение о возможности решать задачи истребительного прикрытия флота авиацией, базирующейся на наземные аэродромы. … Как показывают расчёты, с учётом возможного выдвижения самолётов радиолокационного дозора и наведения (РЛДН), зона истребительного прикрытия реально составит 150-250 км (из положения дежурства на аэродороме). При этом, зона радиолокационного обнаружения противника должна составлять 550-700 км для эскадрильи или полка авиации. Дальнейшее увеличение зоны радиолокационного обнаружения практически невозможно».

Запомним эти цифры. Если мы имеем дальность обнаружения атакующих самолётов в 550-700 км, то удаление от аэродрома базирования, на котором авиация сможет защитить корабли от удара с воздуха будет 150-250 км.

Стоит примерно посчитать. Авиаполк, находящийся в готовности номер 2 (пилоты в казарме, самолёты готовы к немедленному взлёту, командно-диспетчерский пункт готов начать взлётные операции немедленно), при взлёте по одному самолёту должен полностью подниматься в воздух, строиться в боевой порядок и выходить на нужный курс не более чем в течение часа с момента получения приказа. В случае взлёта самолётов парами – в районе 40 минут. Затем нужно идти к точке, где требуется перехватить противника. Так как авиация должна сорвать атаку на надводные корабли, нужно не дать противнику выйти на рубеж пуска его ракет.

Предположим, что имеет место случай, когда аэродром, защищаемая корабельная группа и идущий в атаку противник находятся примерно на одной линии. По опыту, американцы (возьмём в качестве «модельного» противника их) используют ПКР «Гарпун» не на максимальную дальность, а примерно с 30-40 км, так что если их перехватить в 60 км от атакуемой цели, то атаку можно считать сорванной, а задачу истребителей выполненной. Примем, что дальность пуска ракет «воздух-воздух», на которой обеспечивается надёжное поражение прикрытых помехами и уклоняющихся от поражения целей у нас равно, к примеру, 50 км, что в итоге для их пуска требует оказаться в 160-260 км от аэродрома.

Если предположить выдвижение со скоростью в 1000 км/час, то в нужной истребители окажутся примерно 9—16 минут. Вместе с 40 минутами на подъём по тревоге, сбор в воздухе и выход на курс — 49-56 минут.

Сколько за это время пролетит противник, которого обнаружили в 700 км от корабельной группы? Противник обвешан наступательным оружием (ПКР) и подвесными топливными баками, поэтому его скорость ниже, пусть, например, 740 км/ч. Тогда обозначенные 700 км он пролетит за почти тоже самое время — 57 минут. А если он сможет дать 800 км/ч? Тогда за 53. Но даже МиГ-21 мог лететь у земли со скоростью 930 км/ч с полной загрузкой в ударном варианте, а Су-17 вообще выходил у земли на сверхзвук с шестью единицами АСП на узлах подвески.

А если радиолокационное поле имеет глубину в 600 км?

И самый главный вопрос: а если это не океанский ТВД? Если речь идёт не об ударе палубной авиации США «на укол» откуда-то с прячущегося в дальней морской зоне авианосца, а об ударе польских истребителей-бомбардировщиков на Балтике? Взлёт из-под Щецина, уход на север западнее Борнхольма, разворот за островом, как за прикрытием, рывок на восток, атака целей вблизи Калининградского анклава, в море, и уход домой на запад – это вполне реально. И тогда расстояние, на котором даже самолёт ДРЛО сможет точно идентифицировать «контакт» как угрозу оказывается меньше, чем 500 километров.

Любой может поиграться с цифрами. Увеличить скорость, с которой истребители выдвигаются на защиту кораблей, увеличить или уменьшить скорость, с которой атакующий идёт в атаку, реалистично менять дальность обнаружения атакующего … вывод будет однозначен – очень часто, или вообще всегда истребители с берега будут опаздывать отбить удар даже на небольшое расстояние. Даже когда корабли практически под берегом – в 100-150 км.

Можно, конечно, не ждать взлёта всего авиаполка, а кидать в бой эскадрильи с разных аэродромов – если получится синхронизировать их прибытие к месту боя, но надо помнить, что владеющий инициативой противник ничего по эскадрильям вводить в бой не будет, он поднимет в воздух максимально большую авиагруппу, чтобы обеспечить и мощный удар, и сильный эскорт. И ввод истребителей в бой по эскадрильям просто приведёт к их расстрелу в небе численно превосходящим противником.

Можно отправить истребители в контратаку на сверхзвуке, и попробовать оказаться на нужном рубеже пуска ракет быстрее противника, но у этого способа есть масса ограничений – нужно, чтобы топлива потом хватило на воздушный бой и возвращение, включая возможный отрыв от противника тоже на сверхзвуке, в полосе пролёта над землёй не должно быть ни строений, ни людей, групповой сверхзвуковой полёт сложнее одиночного и пилоты должны быть к этому готовы, включая новичков, и так далее – в общем, это возможно не всегда. Чаще не возможно. А вот у атакующего над морем этих проблем, в основном, нет (за вычетом умения пилотов так летать).

Никакого «зонтика ПВО» (да простят меня люди в погонах за такой «термин») не существует в принципе. Даже у берега. Истребители иногда могут защитить корабли, а иногда нет, и это нельзя изменить никаким способом. Во время войны на Фолклендах, британские «Харриеры» опаздывали отбить атаку на надводные корабли, барражируя в воздухе в десятке километров от них и получая оповещение об атаке и информацию о месте обнаружения, курсе и скорости противника. Заранее.

Во время холодной войны американцы, планируя ПВО авианосных групп и соединений, исходили из того, что находящиеся на дежурстве в воздухе перехватчики смогут дезорганизовать атаку противника, сбить некоторую (не большую) часть его самолётов, «сломать» ему боевой порядок и, как следствие, увеличить размах ракетного залпа, после чего противник продолжил бы свою атаку и дальше с ним и с его ракетами уже разбирались бы корабли УРО, а экстренно поднимаемые в момент атаки перехватчики уже догоняли бы освободившиеся от ракет «Туполевы», пережившие огонь корабельных ЗРК.

«Зонтика ПВО» не существует, нападающие как правило быстрее. Так устроен этот мир на самом деле.

Какой из этого нужно сделать вывод?

Вывод прост: корабли должны уметь драться против самолётов сами. Вот и всё. Залогом успешного выживания надводных кораблей в борьбе с авиацией является грамотная тактика – командующий корабельной группой должен знать тактику ударной авиации, понимать ограничения, которые она имеет, уметь вводить разведку противника в заблуждение относительно численности, курса и состава вверенных ему сил, вести корабли таким образом, чтобы точное и своевременное определение их месторасположения противником было бы невозможно, бороться с авиаразведкой, уметь организовывать бой кораблей против ударной авиации и управлять им в процессе, уметь выполнять отрыв от слежения, своевременно выводить корабли из зоны потенциально возможного авиаудара, применять ложные цели, создавать ложный ордер и заманивать на него авиацию противника, организовывать «ракетные засады».

Это сложно, но это не невозможно.

Командование силами флота на ТВД в свою очередь, должно вести интенсивную дезинформацию противника, обеспечивать подчинённые части, соединения и корабли всей необходимой разведывательной информацией, обеспечить применение в интересах корабельных групп истребительной авиации, причём не столько из «готовности номер 2» на аэродроме, сколько из положения боевого дежурства в воздухе. А это означает, что перехватчиков будет мало, но они по крайней мере будут вовремя. Крайне необходимы самолёты ДРЛО.

Сами корабли должны или иметь мощные радиолокационные комплексы и ЗРК. Если по экономическим причинам невозможно строить корабли с мощной ПВО (например, это массовый малый корвет), то они должны выполнять свои боевые задачи совместно с «нормальными боевыми кораблями. Больше их защищать будет некому.

В любом случае, никакого другого выхода не будет. Или так, или никак.

4. Флот в обороне

Менталитет русского человека, как и большинства народов, населяющих Россию, – оборонческий. Мы готовы отрыть окоп и удерживать его до самой смерти, не отступая ни при каких обстоятельствах. К сожалению, эта ментальная особенность не работает на море так, как работает на суше. На море работает «принцип акулы» — гнать на предельной скорости и хватать зубами всех подряд, отрывая кусок за куском. Убегать, если надо и потом опять возвращаться и атаковать, атаковать, атаковать. Окоп в море всё равно не вырыть, вода текучая.

Увы, но такой подход у нас психологически способны проявить далеко не все, и исторически, это было проблемой и для флота. Нам не достаёт агрессии, свойственной тем же американцам, и вместе с «оборонческим» сознанием это порождает специфический подход к войне на море, причём, увы – не работающий.

Во время Крымской войны командование черноморским флотом не додумалось до лучшего использования кораблей, нежели затопить их и использовать как преграду для вражеских кораблей, а экипажи отправить в пехоту. Надо сказать, что войны так не выигрываются в принципе, только проигрываются. Есть корабль – нападай на нём на противника, других вариантов не существует.

Во время Русско-японской войны 1-я Тихоокеанская эскадра сделала буквально считанное число слабых попыток нанести серьёзные потери японцам, из которых реально успешным было минирование 1 мая (14 по современному стилю) 1904 года, выполненное минным транспортом «Амур», которое на следующий день привело к гибели двух японских броненосцев. Ещё два таких успеха привели бы к поражению Японии в войне. Но их не было, и не было их потому, что никто из Порт-Артурской эскадры не пытался достаточно агрессивно «достать» противника.

«Амур», кстати говоря, при минировании скрывался в тумане, и имел дальность, достаточную для прорыва во Владивосток, причём значительную часть пути он мог бы идти с хорошей скоростью. Но корабль вернулся в крепость, более активного применения не имел и погиб вместе со всей Порт-Артурской эскадрой.

Анализируя действия 1-й Тихоокеанской эскадры Российского императорского флота, Мэхэн узрел в них целую концепцию «крепостного флота», то есть флота, удерживающего совместно с армией важную крепость, и яростно критиковал её. Что интересно, он называл идею «крепостного флота» словами «определённо русская», что хорошо отражает его взгляд на действия наших моряков и наш менталитет.

Определённо русская идея флота, пассивно обороняющегося в крепости никогда не была зафиксирована ни в каких документах, более того, будь она формализована, едва ли во флоте нашёлся хоть кто-то способный её искренне поддержать, но по факту флот именно к такому способу действий и скатывался, причём неоднократно.

Больше этого допускать нельзя.

В руководящих документах ВМФ есть требования удерживать инициативу, атаковать противника и тому подобное, но всегда надо помнить, что помимо наставлений и уставов у нас ещё есть национальный менталитет и, если говорить о текущем моменте, ещё и армейское командование, которому подчиняется флот и которое «видит мир по-своему». В итоге ставка на «оборону своих берегов» в случае реального военного конфликта опять может возобладать, с уже не раз достигнутым ранее результатом – разгромом.

Необходимо чётко понимать, что флот не может обороняться, он может только атаковать. И в условиях численного превосходства противника – тоже. Такие особые операции, как оборонительное минирование являются исключениями и весьма «слабыми». Именно наступательные действия, причём не «реактивные», являющиеся реакцией на деятельность противника, а самостоятельные, являются залогом успешного применения флота. Они могут быть прямые, когда кораблям противника навязывается бой, а могут быть непрямыми, когда проводятся рейды против его слабозащищённых баз и судов плавучего тыла, но это должны быть наступательные действия.

Если база флота блокирована, как в своё время Порт-Артур, то ответом является ТОЛЬКО прорыв и уход из неё боевых кораблей, которые потом, при первой же возможности, должны быть брошены в наступление против флота противника. Флот не может «оборонять позиции», не может и не должен находиться в атакованных базах вместе с частями сухопутных и береговых войск.

Запрет на пассивные «оборонительные» действия надводных и подводных сил должен быть прямо записан во всех руководящих документах, наставлениях и тому подобном, несмотря на существующие отдельно от этого требования по «поддержанию благоприятного оперативного режима» и установлению господства на море в том или ином районе.

5. «Нейтралы»

В среде военных теоретиков и практиков имеет место определённая недооценка значения действий по предотвращению нанесения ущерба третьим сторонам, не участвующим в конфликте. Считается, что начнись война и на такие «мелочи» никто не будет обращать внимание, а гражданские морские перевозки и рыболовство быстро сойдут на нет.

Разберёмся с этим.

Отличительной особенностью противокорабельной ракеты является примитивный алгоритм работы её ГСН. Ракета может «взять» своей ГСН или первую же попавшую в сектор обнаружения цель, или же из нескольких выбрать цель с самой большой ЭПР – в зависимости от алгоритма. Более сложные принципы выбора целей, обмен данными в группе ракет и другие инновации в ВМФ были, но в итоге не прижились, хотя кое-что даже постояло на вооружении. Так что всё осталось просто.

Но что будет, если на пути ракеты, пущенной на предельную дальность, окажется в панике убегающий из района начавшихся боевых действий круизный лайнер, экипаж которого, стараясь скрыться, выключил даже навигационные РЛС от страха? Может ли такое быть?

Конечно, круизный лайнер это некая форма драматизации вопроса, хотя может быть и такое. На его месте с большей вероятностью окажется убегающий балкер или убегающий танкер. И это проблема.

Невоенное судоходство и рыболовство не исчезало ни в Первой, ни во Второй мировой войнах. Для многих обществ это вопрос выживания и люди из этих обществ будут выходить в море в абсолютно любой ситуации.

В настоящее время при оценке эффективности наступательного оружия флота и тактики не учитывается возможность нанесения побочного ущерба – ущерба, который не планировался и не является желательным. В нанесении побочного ущерба в ходе боевых действий нет ничего нового, но у войны на море как обычно своя специфика – на море побочный ущерб очень легко может быть нанесён нейтральным странам.

Это особенно легко при массированном применении противокорабельных ракет в зонах интенсивного судоходства или рыболовства.

ПКР может быть отведена пассивными помехами. В этом случае она уйдёт в сторону от корабля на ЛОЦ – ложное облако целей, и, так как облако это легко проницаемо, то она его проскочит. Дальше её потерявшая цель ГСН начнёт снова искать что-то радиоконтрастное. Это вполне может быть нейтральное судно.

ПКР может просто по инерции «проскочить» корабль с низким силуэтом. Так американцы «промазали» стреляя по повреждённому иранскому корвету в ходе операции «Богомол». И тогда она снова начнёт искать цель. И это опять может быть нейтральное судно.

Американцы в Персидском заливе осознали это очень хорошо. «Богомол» стал последней операцией, где действующие в Персидском заливе в условиях интенсивного судоходства американские корабли применяли ПКР «Гарпун». По результатам анализа хода операции, особенно понимания того, как много было ложных «контактов», огонь по которым привёл бы к поражению дружественных или нейтральных целей, американцы установили требование опознавать цель визуально (!) прежде чем использовать против неё оружие. В противном случае можно было по ошибке отправить ракету, например, на советский эсминец. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Так, основной ракетой для морского боя в те дни стала зенитная Standard SM-1. В дальнейшем ПКР вообще «ушли» с американских эсминцев, и новые корабли строились без них.

В истории есть примеры того, чем заканчиваются удары по нейтральным судам. Потопление 7 мая 1915 года немецкой подводной лодкой U-20 парохода «Лузитания» под американским флагом стало первым из серии немецких шагов, подготовивших общественное мнение США к вступлению в Первую Мировую войну. В дальнейшем, сочетание немецких действий в Мексике и серии атак против американских (нейтральных) торговых судов стало триггером объявления США войны Германии. Тот факт, что немецкие атаки были намеренными мало что меняет – реакция на гибель судов и их пассажиров в любом случае была бы.

Представим себе ситуацию: боестолкновение с Японией, российские ПКР, выпущенные по японским кораблям в Японском море отводятся на китайский балкер, судно и его экипаж гибнут. Хорошо это для России или плохо? Или никак? Всё очевидно, для России это как минимум неполезно. А если вместо китайского балкера южно-корейский? А если не балкер, а нейтральный круизный лайнер? С кем лучше воевать – с Японией или Японией и Южной Кореей?

Вопросы не праздные. Удар по нейтралам легко может привести к тому, что они перестанут быть таковыми и присоединятся к противоположной стороне конфликта. Количество врагов, таким образом, увеличится, а ущерб, от вступления в войну технологически развитого и сильного с военной точки зрения противника может быть просто безграничным.

Таким образом, подход к планированию боевых действий, тактико-технические характеристики кораблей и ракет подготовка личного состава должны позволять своевременно обнаруживать признаки наличия «нейтралов», и вести боевые действиями таким образом, чтобы не подвергать их жизни опасности. Иначе локальная война запросто может превратиться в региональную против нескольких противников.

Задача очень существенно облегчается тем, для ПКР технически легко обеспечить возможность самоликвидации если ракета «проскочила» цель и продолжает полёт.

Нейтральные суда, их наличие и уязвимость, способность противника топить их «от нашего имени» должны учитываться командирами нашего ВМФ на всех уровнях. Существующее среди некоторых офицеров благодушие по этому поводу должно быть искоренено полностью.

6. Сверхоружие

Известной «болезнью» военного развития является ставка на некое «сверхоружие» — оружие, которое качественно поднимет боевую эффективность войск настолько, что они выиграют войну за счёт этого. Такие настроения подогреваются в обществе военной пропагандой и вспыхивают как при мало-мальских успехах оборонно-промышленного комплекса, так и при различных тяжёлых для страны ситуациях. Так, известна вера немцев в некое полумифическое «оружие возмездия», которая был распространена в Германии в конце Второй мировой.

В России с её 90-ми годами, когда само существование страны оказалось под вопросом, вера в супероружие стала частью национального мифа. Увы, но ей оказались подвержены и различные должностные лица, которые по своему положению и роли в государственной системе, могут принимать принципиальные решения и претворять их в жизнь.

Так, недавно президент В.В. Путин высказался в том ключе, что раз у России есть гиперзвуковые ракеты, то и уровень военной угрозы для страны не вызывает опасений. Будем надеяться, что Владимир Владимирович всё же «сработал на публику», а не реально так думает.

На самом деле существует универсальное правило: сверхоружия не существует и его нельзя придумать.

Что дают гиперзвуковые ракеты? Повышенную вероятность поражения цели. Было 0,72, стало, к примеру, 0,89. Или 0,91. Хорошо ли это? Это очень хорошо. Это просто замечательно, и потери противника теперь существенно вырастут (вопрос о том, что на самом деле никаких серийных гиперзвуковых ракет у нас ещё нет, оставим пока «за скобками» теоретических изысканий). Но значит ли это, что теперь можно почивать на лаврах и не беспокоиться больше ни о чём? Нет. Потому что, подняв потери противника, принципиально новое оружие ничего не изменило. Просто оно убивает больше. И всё.

Что, если у противника нет гиперзвуковых ракет? Да ничего особенного – будет воевать дозвуковыми, с вероятностью поражения цели 0,5 или 0,6. Ему придётся пускать их в намного больших количествах, чем нам свои, ему придётся выводить больше носителей на рубеж пуска, чем нам, он будет нести большие потери, чем мы… и что собственно? Ничего.

На самом деле, хотя инвестиции в новое оружие обычно полезны, а получение технологического превосходства над противником всегда приносит пользу, на одних этих достижениях войны не выигрываются. Влияние более эффективных ракет, снарядов или иных боеприпасов оказывается решающим только тогда, когда они повышают вероятность поражения цели в разы. Это возможно только тогда, когда предыдущее поколение оружия было небоеспособно вообще.

Например, в начале Второй Мировой войны у американских подлодок не оказалось работоспособных торпед. В итоге, когда «торпедный кризис» в ВМС США всё-таки был преодолён, эффективность лодок выросла в разы.

С другой стороны, на первый взгляд, принятие на вооружение ВМС США торпеды Mk.48 стало для ВМФ СССР (и России) «нокаутом». Стало, да, но всего лишь потому, что не были вовремя предприняты контрмеры. Технически и технологически они были вполне возможны и посильны для нашей страны, однако, личная злая воля отдельных ответственных начальников не дала этим мерам быть претворёнными в жизнь. То есть при правильных наших действиях никакого супероружия у американцев не получилось бы.

За всю военную историю был только один прецедент появления реального «кандидата» в сверхоружие – это появление ядерного оружия. Но темпы его производства оказались поначалу настолько низкими, что выигрыш серьёзных войн с его помощью был невозможен ещё несколько лет после первого применения. А потом оно уже не было сверхоружием – на него не стало монополии, армии конкурирующих военных блоков понимали, как им воевать в условиях его применения, в итоге сверхоружия опять не вышло.

Увы, но идея о сверхоружии оказалась живучей – достаточно оценить уровень экзальтации персонажей с неустойчивой психикой при упоминании ещё не созданного в металле СПА «Посейдон».

«Посейдон», кстати говоря, является классической попыткой создать сверхоружие. Инновационная ГЭУ, сверхмощный термоядерный заряд, специфическая концепция боевого применения, специализированные сверхдорогие подводные лодки-носители, аура абсолютной секретности (не для всех, что забавно), закрытые коллективы учёных, десятки лет упорной работы и масса потраченных денег – уже две подлодки под этот проект построено из них одна атомная, и ещё одна строится, третья по счёту. И всё ради нейтрализации угрозы далёкого будущего – американской ПРО. И это только начало, проект ещё даже не стартовал толком.

Результат тоже классический для сверхоружия – самой сверхторпеды ещё нет, а деньги, достаточные для модернизации значительной части флота, на неё уже ушли, при этом те задачи, которые можно решить планируемыми 32-мя «Посейдонами», намного проще и дешевле решили бы три наземных ракетных полка с обычными серийными ракетами и серийными боевыми блоками. Или два РПКСН проекта 955А. Серийное оружие. «Бонусом» в сравнении с «Посейдонами» была бы скорость удара, его точность и возможность поражения целей в глубине континента, а не только на берегу. И ничего не надо было бы придумывать, финансировать, тратить десятки лет и так далее.

Так часто заканчиваются эпопеи со сверхоружием.

Резюмируем. Концепция, согласно которой можно получить решающее преимущество над противником, создав новый вид оружия, автоматически «обнуляющий» имевший место ранее баланс сил – несостоятельна. Численность обычного оружия, личного состава, его подготовка, моральная стойкость, правильность доктрин, на основании которых готовится действовать военная сила, умение штабов управлять всем этим и умение политиков ставить военным реальные и достижимые задачи куда важнее, чем некий сверхинновационный образец ракеты или торпеды.

Это не значит, конечно, что не надо придумывать новое оружие, пытаться получить техническое превосходство над противником. Надо. Но одним этим никакую войну не выиграть, и по-настоящему решающего превосходства не получить.

Поэтому ставка на инновационные виды оружия не может служить основой военного строительства. Новое оружие нужно придумывать и создавать, но это только одна из многих составляющих процесса военного строительства, и не всегда самая важная. При наличии провалов в военной мощи, таких, как сейчас, например, противолодочная оборона в России, отдельный образец ракеты кардинально не решит ничего, даже если он ровно такой эффективный, как об этом утверждают официальнее лица.

7. Ставка на стационарные объекты

В своей деятельности флоты опираются на ряд объектов, без которых корабли воевать не могут или воюют плохо. Это, прежде всего, базы. Кораблям нужны ремонты, нужно пополнять топливо и боекомплект, последний на наших кораблях очень часто не может быть пополнен в море, надо снимать с корабля раненых, принимать котельную воду, топливо…

Аналогичное значение, но для авиации имеют аэродромы.

Также крайне важны стационарные РЛС, узлы связи и радиоразведки, и многое другое. Есть, однако, проблема. И состоит она в том, что всё это не может маневрировать и уклоняться от ракетного или воздушного удара. ЗГРЛС может иметь какие угодно впечатляющие параметры, но массированный залп крылатых ракет может вывести её из игры до конца войны. Важная база может быть разрушена, оставив корабли без возможности вести войну дальше.

Самолёты и аэродромы во всех войнах были целью для поражения номер один, как и объекты, обеспечивающие связь. Всё это будет уничтожено в первые же дни войны, если не в часы. Или, по крайней мере, выведено из строя. Это касается всех участников конфликта.

А значит, того, что дают эти объекты, не будет.

А значит, в планировании боевых действий не может учитываться их существование. Если противник не сможет вырубить РЛС большой дальности, это должен быть большой «бонус» для нас. Если сможет – стандартная ситуация, заранее предусмотренная.

Понимание этих простых фактов открывает возможность подготовить к войне то, что в ней реально окажется необходимо – резервную инфраструктуру, включая мобильную.

Мобильные командно-диспетчерские пункты для авиации, РЛС, мастерские и оборудование для обслуживания самолётов, техника для быстрого оборудования грунтовых ВПП, заранее готовые для использования в качестве ВПП участки дорог, подразделения, готовые немедленно выдвинуться на все существующие аэропорты и аэродромы и развернуть на них военные базы, плавучие причалы, быстровозводимые ёмкости для топлива, складные ангары для материально-технических средств и оружия, заранее разведанные для этого места и хоть какие-нибудь дороги, подведённые к ним, мобильные РЛС морской разведки, самолёты ДРЛО, мобильные электростанции – вот на чём будет строиться деятельность флота.

Стационарные объекты, вне зависимости от их важности будут выведены противником из строя в первые дни конфликта, может быть, в первые часы. Нужно быть готовыми воевать без них. Впрочем, для авиации можно найти побольше аэродромов в тылу и организовать непрерывную ротацию и рассредоточенное базирование. Но этим тоже нужно заниматься до войны.

Естественно, что обеспечить всеракурсную защиту каждого ценного объекта не сможет никакая ПВО, никаких ресурсов не хватит, чтобы выполнить такую задачу.

Зато можно накопить за какое-то время достаточное количество ракетного оружия, чтобы таким же опустошающим пожаром пройтись по инфраструктуре противника.

И если его мобилизационная готовность окажется ниже нашей, то мы получим хорошее преимущество в самом начале.

Не рассчитывать на бесперебойное функционирование стационарных объектов, используемых в войне – обязательное условие для адекватного военного планирования. Их вывод из строя только вопрос времени. Меч в данном случае сильнее щита – несоизмеримо.

Всё вышесказанное не отменяет необходимости, насколько силы позволяют, защищать важные объекты, особенно базы и аэродромы. Просто нужно иметь запасной вариант – всегда.

8. «Асимметричные» технические решения и концепции

Очень часто в ответ на рост военной угрозы для нашей страны, такой, например, как ПРО США, наши руководители заявляли и заявляют, что ответ будет недорогим и «асимметричным». «Асимметричность» стала уже в некотором роде «брендом», сегодня это слово вставляют куда ни попадя, в том числе и откровенно бездумным (а иногда и безумным) образом.

Смысл самой идеи прост – нужно отказаться от следования общепринятому каноническому пути развития техники, и совершить прорыв в «нестандартном» направлении, такой, который обесценит превосходство противника. В отличие от идеи сверхоружия, здесь идёт речь о эксплуатации именно альтернативной концепции оружия, когда вместо сверхмощного или сверхэффективного средства, созданного с использованием превосходящих технологий, создаётся средство вполне понятное противнику, и, в основном на имеющейся технологической базе, но такое, противодействовать которому он не готов.

На самом деле идея о том, чтобы создать асимметричное дешёвое средство – весьма спорная. Не то, чтобы она была не рабочая, примеры работающих асимметричных концепций есть. Просто она далеко не всегда рабочая и практически всегда недешёвая.

Разберём некоторые примеры.

На рубеже 20-х и 30-х годов японцам удалось совершить инженерный прорыв – создать работоспособную торпеду большого калибра с парогазовым двигателем, у которой в качестве окислителя применялся кислород. Это был именно инженерный прорыв – японцы не изобрели ничего нового, но отшлифовали до работоспособного состояния имеющийся «пласт технологий», везд признанный тупиковым. В результате появилась торпеда Тип 93 или, как её называли американцы «Лонг Лэнс» — длинное копьё. Программа её создания «съела» массу ресурсов, особенно на этапе вооружения кораблей.

В итоге в теории японцы получили возможность выполнять массированные торпедные залпы на ту же дальность, на которую ранее могли работать только орудия крупного калибра. Тип 93 встал на десятки кораблей, на некоторых он стал «главным калибром». Дальность и скорость торпеды с учётом могущества её боевой части были беспрецедентными, а боевое применение – успешным.

Таким образом налицо и асимметричный способ ведения боя (сверхдальний торпедный залп вместо артиллерийского, на ту же дистанцию), и попытка создать сверхоружие – дорогая и масштабная.

И даже успешно уничтоженные корабли, причём немало.

Вот только есть проблема: если выбросить из статистики те цели, которые и обычными торпедами можно было бы достать, и добивания типа брошенного «Хорнета», то целесообразность создания такого оружия, начинает казаться как минимум спорной. А уж если кто-то взялся бы проанализировать каждый эпизод успешного удара «копьём» и прикинуть, можно ли было обойтись артиллерией, то и вообще идея сверхдальнобойной торпеды начинает казаться странной. Особенно, за такие деньги.

Увлекался асимметричными решениями и Советский Союз. Одним из примеров было наращивание подводной скорости атомных подводных лодок. После экспериментов со сверхдорогой «Золотой рыбкой» — ПЛАРК К-222, самой быстрой субмариной в истории, ВМФ получил уже серийные лодки, у которых скорость была одним из главных тактических свойств, если вообще не главным. Правда, не ракетные, а торпедные лодки (ПЛАТ). Речь идёт о проекте 705 «Лира».

«Лиру» не зря называли подводным перехватчиком – скорость подводной лодки позволяла ей уклоняться даже от противолодочных торпед, манёвренность также была экстраординарной. Выход ГЭУ с ЖМТ-реактором на полную мощность занимал меньше минуты – в десятки раз быстрее, чем у любой «нормальной» субмарины. За счёт этого «Лира» могла просто висеть на хвосте у подлодки ВМС США, а при попытках последней атаковать – банально уйти от торпед. Конечно, это было не так просто, как написано, но вполне возможно. При этом, её высокая шумность не играла заметной роли – какой толк наблюдать русскую подлодку, если её нельзя поразить?

Это был «асимметричный» ответ на американское превосходство под водой. И в первое время, он это превосходство действительно серьёзно уменьшил. Однако американцы и англичане ликвидировали это «асимметричное» преимущество незатейливым прямым способом – создав торпеды, способные «достать» «Лиру». В итоге, её преимущество испарилось, а все недостатки лодки, которые широко известны на сегодня, остались.

Дорогое «асимметричное» решение было нейтрализовано другим решением – симметричным и куда более дешёвым.

Впрочем, был один пример, когда «асимметрия» сработала просто «на ура».

Речь идёт о морской ракетоносной авиации ВМФ СССР, и, если смотреть шире, то о дальних бомбардировщиках, вооружённых противокорабельными ракетами в принципе.

Создание МРА стало ответом Советского Союза на невозможность создания нескольких крупных океанских флотов в разных частях страны. Такая авиация во-первых, в некоторых случаях сводила на нет превосходство Запада в количестве боевых кораблей, во-вторых, давала возможность очень быстрого межтеатрового манёвра, в третьих, была относительно универсальной – бомбардировщики могли бы, если надо, атаковать не только корабли, и не только неядерным оружием.

Инструмент эволюционировал медленно, но к концу 80-х годов был фактором силы, сравнимым с американской палубной авиацией и авианосным флотом – пусть и не имевшим над ними гарантированного превосходства.

«Удар», который МРА нанесла по США, значителен. Это, во-первых, провальная ракета «Феникс» и не особо удачная в первоначальном виде концепция перехватчика F-14, который, при всех своих плюсах, в связке именно с «Фениксом» и в качестве эскорта палубных «ударников» оказался бесполезен. Фактически, американцы создали самолёт, весь потенциал которого мог раскрыться только над морем и только против МРА. Либо нужно было оснащать его обычными ракетами и использовать над сушей просто как хороший перехватчик, как это делали, например, иранцы. Но в этом качестве он не стоил своих денег.

МРА породила систему AEGIS. Без постоянного риска получить удар минимум полка бомбардировщиков с крылатыми ракетами, ВМС США вряд ли сделали бы такой прогресс в ПВО. Но в то же время, эта система стоила США огромных денег, денег, которые в итоге оказались потраченными зря – войны с СССР не случилось, а расходы прошли.

Также косвенно именно МРА «убила» эсминцы класса «Спрюэнс». Эти корабли могли бы служить ещё долго, но чтобы добиться максимальной эффективности корабельной ПВО американцам пришлось заменить их эсминцами класса «Арли Бёрк», а эффективная ПВО нужна была именно против «Туполевых». В итоге программа «Арли Бёрк» разрослась до таких масштабов, что теперь непонятно вообще будет ли в ВМС США когда-нибудь новый основной боевой корабль (capital ship).

Пока американский ВПК не показывает интеллектуальной способности придумать «Бёркам» замену, и возможно, этот класс кораблей в Америке «навсегда», причём вне связи с тем, нужен Америке именно такой корабль или же нужен какой-то другой. Этот застой может стоить США очень многого в перспективе. Андрей Николаевич Туполев мог бы гордиться содеянным.

Можно только гадать, как американцы применили бы потраченные на противодействие МРА деньги в другом случае. Возможно, что нам бы это не понравилось.

Для того, чтобы закончить с описанием, скажем, что, например, один полк Ту-16 мог бы уничтожить все силы ВМС Великобритании, которые были отправлены на Фолклендскую войну за несколько дней. А таких полков было много.

Таким образом, «асимметричное» решение заменить боевой корабль (которых не было) тяжёлым ударным самолётом оказалось очень эффективным.

Но было ли оно дешёвым? Десятки полков, состоящие из самых лучших в мире (в своём классе) самолётов, которыми управляли самые лучшие в мире пилоты, с огромным налётом, которые были вооружены самыми лучшими в мире крылатыми ракетами – это не могло быть дёшево. И не было. МРА была сравнима по стоимости с авианосным флотом, если считать не просто самолёты, а полную стоимость этого вида сил, включая подготовку пилотов, оружие, топливо, инфраструктуру. И, этот инструмент имел массу ограничений.

Так, авианосец можно было отправить воевать в Южную Атлантику. Ту-16 – только если была обеспечена база на ТВД и возможность перелёта на неё. Вопрос целеуказания для МРА решался способами, которые в реальной войне не могли не привести бы к тяжёлым потерям. Для неё нужно было много аэродромов, и, в отличие от тактической авиации, рассредоточиться по дорогам общего пользования бомбардировщики не могли, а эксплуатация с грунта на более-менее регулярной основе выглядела крайне сомнительно даже для Ту-16, а для Ту-22М3 была технически невозможной.

Удары МРА нуждались в обеспечении полной внезапности, что в реальной войне было бы возможно не всегда – либо, сопровождались бы большими потерями. Сочетание необходимости вести авиаразведку и обеспечивать наведение ударных самолётов на их цели и требование обеспечить внезапность сочетались не очень хорошо.

Так что этот очень эффективный «асимметричный» инструмент был ещё и очень дорогим, и имел ряд ограничений в своём боевом применении. Очень серьёзных ограничений.

И да, это единственный такой успешный без кавычек пример, других таких не было.

Какие выводы из всего этого можно извлечь? «Асимметричные» решения или работают плохо, или недолго, и как в случае закономерного провала, так и в случае неожиданного успеха, они очень дорогие. Особенно – успешные, как МРА.

Для страны со слабой экономикой и богатыми врагами «асимметрия» окажется, скорее всего, неподъёмной. Это не значит, что от неё надо всегда отказываться, но подходить к такого рода инновациям надо крайне осторожно.

Не стоит ждать, что они обеспечат решающее превосходство над главным противником. МРА, в конце концов, не обеспечила таковое над ВМС США, хотя и дала ВМФ возможность разбить существенную часть американских сил в бою.

И не стоит понимать всё вышесказанное, как обоснование для отказа от базовой ударной авиации ВМФ. Такая авиация нам очень нужна, о чём уже было сказано, но её облик – тема для отдельного разговора.

Заключение

Ошибочные идеи и неправильные концепции военно-морского строительства в мирное время приводят к нерациональному расходу денег, в военное к обидным и ничем не оправданным потерям. При этом некоторые такие идеи имеют своих приверженцев как в военно-морском флоте, так и в обществе. Некоторые уже воспринимаются как не требующие никаких доказательств. Между тем «общеизвестное не всегда верно», и в случае с флотом это чаще так, чем не так.

Россия находится в уникальной ситуации, когда усиливаться на морях придётся в условиях крайне малых ресурсов, и скромного финансирования. В таких условиях мы не можем позволить себе никаких ошибок, ни одного рубля, потраченного не туда.

И, конечно, мы не можем позволить себе «подставиться» под удар более мощного и намного более опытного в военно-морском деле противника.

Попытки претворять в жизнь решения, которые базируются на ошибочных идеях и неверных концептах, приведут именно к растрате денег «не туда» и попаданию под удар.

При воссоздании военно-морской мощи России безжалостному критическому анализу должно быть подвергнуто абсолютно всё.

У нас нет права на ошибку, даже на одну.

/Александр Тимохин, topwar.ru/